Было жарко. Хотя мотор был выключен и печка тоже, в машине было жарко - мы 
согрели ее теплом наших тел. Стекла запотели, и свет фонарей проникал внутрь 
расплывчатым сиянием, точно сквозь матовое окно ванной, и гремело радио:
Могучий Джон Маршалл со старыми песнями, Скромный и тем не менее Могучий 
исполняет "Четыре времени года", и Давеллсы, и Джек Скотт, и Ричард Литтл, 
и Фредди "Бум-Бум" Кэннон, и все старые-старые песни, а ее кофточка расстегнута,
а ее бюстгальтер повешен на спинку, и одна бретелька свисает - широкая плотная 
бретелька (техника бюстгальтеров в те дни еще не осуществила следующий великий 
прыжок вперед), и, о Господи, ее теплая кожа, ее сосок жестко трется о мои губы,
а ее трусики еще на ней, но лишь относительно - они смяты в комочек, сдвинуты 
вбок, и я сунул в нее один палец, потом два, а Чак Берри поет "Джонни Б. Гуд", 
и "Ройал Тинз" поют "Шорты-Подшортики", и ее рука в моей ширинке, ее пальцы 
дергают резинку моих подшортиков, и я ощущаю ее запах: духов на ее шее, пота на
ее висках, там, где начинаются волосы, и я слышу ее, слышу живое пульсирование 
ее дыхания, бессловесные шепотки у меня во рту, пока мы целуемся, и все это на 
переднем сиденье моей машины, сдвинутом назад насколько можно, и я не думаю ни 
о проваленных зачетах, ни о войне во Вьетнаме, ни об ЛБД в приветственной 
гирлянде цветов на Гавайях, и вообще ни о чем, а только хочу ее, хочу ее прямо 
здесь, прямо сейчас, и тут внезапно она выпрямляется и выпрямляет меня, упершись
обеими ладонями мне в грудь, и растопыренные пальцы отталкивают меня назад к 
рулевому колесу.